Мир и вечность в живописи Мушега Григоряна

Говорят, живопись умерла. Еще Малевич провозгласил это. Но он забыл добавить – «умерла для меня». Живопись умерла для Малевича, но и авангардист умер для нее, хотя и не для изобразительного искусства в целом.



Малевич – великий артист, но с момента своей декларации не живописец. Живопись Мушега Григоряна будто минует все арт-революции и взывает к тому детскому любопытству в человеке, которому нужно, отчаянно необходимо описывать и объяснять мир через изображаемые объекты, через образы. Глядя на его пейзажи, чувствуешь, как формировалась природа – ее обильные ландшафты, изгибы гор, теплота долин, прохлада лощин. Когда смотришь на его натюрморты слышишь, как двигается субстанция жизни в цветах, как ложится мазок за мазком и, как одна жизнь перетекает в другую – жизнь цветка в жизнь полотна.



Его портреты рассказывают о страсти, о сокровенном переживании любви. Нет более высокого блага, чем быть тем чародеем, кто может обессмертить живое на холсте. Этим и занимается армянский художник, воспевая то, что видит вокруг себя.

Время движется не циферблатом, не стрелками, время течет водой, цветением сада, упавшим лепестком. Время художника проступает через листву дерева и улыбку модели. Время стремится вернуться к тому моменту, когда не исчеслялось, не жило отдельно от нас, а было растворено в природе вещей. Мушег Григорян возвращает нас к мудрости объекта, а не его интерпретации.

В конце концов, созерцая творчество Мушега, приходишь к вопросу, что же такое живопись? На ум приходил рассказанный Кантом иронический анекдот о трёх философах, которым было предложено описать льва. Француз отправился в библиотеку и извлёк описание льва из книг, англичанин поехал в Африку, убил льва и описал свой охотничий трофей, а немец уединился в тишине кабинета и вывел сущность льва из глубины своего творческого духа. Компиляции и индуктивному методу он предпочёл дедукцию.



Как же описать то, чем занимается художник Мушег Григорян? Очевидно, чтобы постичь этого «льва» придется стать французом, англичанином и немцем одновременно. Придется стать не просто зрителем, но и самим живописцем, мазком на холсте, холстом – действом и деянием.